Адрес статьи: http://friday.vedomosti.ru/article.shtml?2008/02/08/11646

Ведомости-Пятница / Пятница 08 февраля 2008

Чем завлечь новое поколение слушателей в оперу или на балет? Этого не знают ни в Большом театре, ни в СТД

Я имени ее не знаю и не хочу узнать«, — поет влюбленный Герман в опере «Пиковая дама». Его слова я вспоминаю всякий раз, садясь рассматривать очередную заявку, поданную на конкурс композиторов. Конкурс проводят Союз театральных деятелей и Большой театр, а я тружусь в составе экспертов-отборщиков. «Земным названьем не желая ее назвать», — пою я вслед за Германом, любуясь на девизы участников конкурса: «Солнце», «Весна», «Чистота»…

Скоро в Большом театре появится опера (а может быть, балет), сочиненная современным композитором. Такое случается нечасто. Со времен премьеры оперы Леонида Десятникова «Дети Розенталя» прошло уже года три, а до этого современных опер тридцать лет не ставили вообще.

Нынешняя опера (а может быть, балет) пишется, впрочем, для определенной категории лиц — детей и юношества. Чем можно завлечь новое поколение слушателей в оперу (или на балет)? Этого не знают ни в Большом театре, ни в СТД. Одна надежда — на композиторов. И похоже, она сбывается.

Подали 80 с лишним заявок. Это надо видеть. В кабинете разложить их невозможно. Секретарь СТД по­просил ключ от зала и стал разбирать на большом столе кипы пакетов с нотами, либретто и демо-дисками. На дисках записан, как правило, мерзковатый электрический саунд: это синтезатор тужится изобразить симфонический оркестр. Порой (если это опера, а не балет) звучит и сиплый голос: это композитор тужится изобразить… ладно бы только Короля, но ведь и Принцессу…

В соседнем кабинете восседает председатель СТД Александр Калягин. Как-то, заглянув в зал, он проворно схватил один из пакетов, достал из него компакт-диск и засунул в свой компьютер. Из колонок полились симпатичные мелодии. Председатель заглянул в либретто. Оно оказалось изложено симпатичными виршами. «Кто автор?» — заинтересовался председатель. «Имени не знаю, Александр Александрович, — ответил секретарь. — Никто не знает. А девиз — вот, указан на конверте».

В этом главная прелесть конкурса — он проводится анонимно. Хотя, похоже, эту прелесть ощущают не все.

На днях во время фуршета ко мне подошла знакомая и вкрадчиво сказала: «Композитор такой-то… — и она назвала имя, от которого я почтительно замер, — …он, вы же знаете, такой влиятельный человек, так вот он просил вам… — она замялась, выбирая слово, — шепнуть, что его конкурсный девиз…» — она открыла рот, чтобы произнести девиз, но в этот момент я зажал уши, тарелка из моих рук грохнулась о мраморный пол и куски селедки под шубой оказались на колготках моей собеседницы. Я же, не обладая поставленным тенором, во всю мочь запел: «Я имени его не знаю!..» Присутствующие прекратили есть, охрана тревожно обернулась ко мне, но все обошлось.

А может быть, и правда, в системе анонимности есть свои минусы? Ведь композитору нужно не только написать партитуру. Он должен скромно, но красиво поклониться на премьере. Он должен дать интервью телевидению. Он должен стать культурным героем дня.

А вдруг он — это тот тип, кого я каждый день вижу в буфете Дома композиторов надрызгавшимся в соплю? А вдруг он склеротик из Лбищенска, бывший сталинский сокол? А вдруг он активист выдворения негров за 101-й километр? А вдруг он богатый дилетант, нанявший «негра» писать ноты? А вдруг он — она?

Ну и пусть. Это уже дело рекламщиков — сделать из композитора культурного героя. А наше дело — выбрать лучшую оперу (а может быть, балет). И предполагаю, выбор будет труден.

Конкурс — великая вещь. Тысячу лет назад эксперты князя Владимира по конкурсу выбрали нам веру — за красоту. А уж рекламщики объяснили нам суть деталей. А если бы конкурсы проводились на все, да были бы к тому же анонимными, то, глядишь, нас окружала бы другая жизнь, иные зодчество и скульптура, звучали бы иные гимны, крутилось бы иное кино. Да и Новая сцена Большого театра, где запланирована премьера, была бы чуть попривлекательнее.